«Тапер г-нъ Акунинъ» вновь за роялем: именно в этом образе он предстает в двух новых повестях из серии «Смерть на брудершафт». На портрете работы Игоря Сакурова наряженный в жилет и бабочку писатель держит руки на клавишах и напряженно всматривается в киноэкран, пишет «Коммерсант». Рядом — зрители, некоторые из них откровенно зевают, прикрывшись ладошкой. Непроизвольные дыхательные движения, видимо, выражают некоторый скепсис в отношении авторских амбиций. Действительно, дробная шпионская эпопея в декорациях Первой мировой войны — отнюдь не первый акунинский проект.
Вспомним, что до этого пару лет назад был так и не закончившийся «жанровый фуршет», во время которого Борис Акунин намеревался отпробовать от «детской литературы», «фантастики», «любовного романа». Потом еще были игры с классиком Достоевским. Кстати, именно романом «Ф.М.» и рекламной затеей с продажей перстня писатель показал, как уменьшается сама возможность воспринимать его произведения просто как тексты, вне антуражных побрякушек. На этот раз Борис Акунин еще внятнее предупредил своих поклонников: обычной для его детективов интертекстуальной приправы не будет. Объявив, что «Смерть на брудершафт» написана по заказу одной телестудии, он признался, что нарочно отказывается от стилистических изысков и литературных аллюзий — от всего того, чего не терпит киноэкран. То есть нарочно написал похуже. Заметим, что этот остроумный трюк и без киношной привязки каждый день проделывают сотни авторов бульварной литературы.
Поначалу «Смерть на брудершафт» обыгрывает именно эту бульварно-кабаретную стилистику. Действие происходит в начале Первой мировой. Вместо привычного Фандорина сквозным персонажем становится начинающий контрразведчик, поющий приятным баритоном, наивный и влюбленный студент-математик Алексей Романов. Впрочем, без привычной, восходящей к «Шерлоку Холмсу и доктору Ватсону» парочки персонажей Борис Акунин и здесь не обходится. Только на этот раз и «верный личарда», и его господин, ловкий профессионал, легко меняющий обличья, голыми пальцами протыкающий врагам глаза, — немцы. В первой повести студент Романов и агент Зепп сражались за желтую секретную папку. Но тогда настоящей шпионской интриги так и не получилось: наша разведка слаба, а наша гигантская империя подобна «ослепшему Циклопу». В последних повестях, «Летающий слон» и «Дети Луны», интрига нарастает: соперники получают по достойному заданию. Немец Зепп, выдав себя за летчика Долохова, пытается навредить создателям уникального русского самолета «Илья Муромец». А контрразведчик Романов, записавшись в декаденты, расследует дело о юной диверсантке-морфинистке.
Как и в предыдущих сериях, отгадать убийцу совсем не сложно. Фокус скорее в необычной точке зрения, а Борис Акунин описывает события с точки зрения немца Зеппа. Так, в поисках уязвимого кончика хобота у «Летающего слона» мнимый Долохов просчитывает все варианты «колебания высокого начальства, которое: а) консервативно и плохо разбирается в вопросах авиации, б) экономит деньги, в) делится на клики, фракции и группировки, у каждой из которых собственные интересы». Впрочем, патриотическую карту автор тоже разыгрывает, ведь гораздо приятней объяснить проблемы с производством отечественной техники (у которой, кстати, довольно скоро обнаружились запчасти зарубежного производства) кознями диверсантов.
Тем не менее не стоит торопиться со стрельбой по «г-ну пианисту». Именно акунинские костюмированные фильмы вполне адекватны сегодняшнему дню. Особенно на фоне того маскарада, что творится с трактовкой истории начала ХХ века. Оказывается, попытка объективного разговора пока что возможна именно на этой дурно сколоченной, наскоро размалеванной площадке. Там, где всей тяжестью, не оставляя возможности для диалога, проедет «Красное колесо», где задавит официозом школьный учебник, неожиданно сработает низкий жанр. Если, конечно, хватит сил досидеть до последней серии.
О чем будут следующие «фильмы» проекта вплоть до десятой Борис Акунин, в миру Григорий Чхартишвили, рассказал обозревателю «Известий».
— Григорий Шалвович, в третьей «фильме» речь идет о воздушном флоте. Вы увлекаетесь историей авиации или это новая для вас тема?
— Совсем новая. Но я здорово увлекся темой фанерно-полотняной авиации. Меня восхищают отчаянные люди, не важно — русские или немцы, которые не боялись летать на этих этажерках. Они бились, ломались, но жажда высоты была сильнее страха. Мне очень хотелось своей повестушкой передать это адреналиновое ощущение.
— А мне показалось, что вы как-то неодобрительно высказываетесь про геройство летчиков — мол, неосмотрительно губят себя, а могли бы еще послужить Родине…
— Смотря в каком смысле. Летчики Первой мировой — это сорвиголовы, для которых жизнь невообразима без риска. Однако изобретатель «мертвой петли» поручик Петр Нестеров, кроме того, имел все задатки незаурядного авиационного стратега. То, что он и другой наш авиационный гений Александр Васильев из-за лихачества были сбиты в первые же дни войны, нанесло русским ВВС непоправимый удар, от которого они до конца войны уже не оправились. На войне ум важнее храбрости.
— Что-то специально пришлось читать по истории Первой мировой?
— Мемуары и документы, в том числе технические. Особенно всё, что касается тяжелого многомоторного самолета «Илья Муромец» в разных его модификациях.
— История с «Ильей Муромцем» как-то будет продолжена? Ведь его еще, кажется, использовали как пассажирский самолет: он впервые в истории авиации был оснащен комфортабельным салоном, спальными комнатами и даже ванной с туалетом.
— Первоначально Игорь Сикорский разработал этот самолет не для войны, а для освоения Северного морского пути. По тем временам это был какой-то немыслимый комфорт. Особенно умилителен открытый балкончик для любования пейзажами и фотосъемки. Во время войны, конечно, почти от всех удобств пришлось отказаться ради полезного пространства и нагрузки.
— Кстати, после Первой мировой его как-то забыли и потом почти не использовали. Как вы думаете почему?
— Увы, обычная русская история. Когда по счастливому стечению обстоятельств или благодаря ученому-самородку нам удается добиться приоритета в какой-то технической области, включается генетическое недоверие: как это русское изобретение может оказаться революционнее западных? Сапог для армии в достаточном количестве произвести не можем, а тут вдруг, здрасьте-пожалуйста, мальчишка-изобретатель возомнил о себе, задумал переплюнуть французов с немцами. Я предлагаю шпионскую версию случившегося — такая уж у меня профессия, но на самом деле все было еще обидней. Дело утопили небескорыстные чиновники из армейской верхушки. В результате время было упущено, аналогичные самолеты начали выпускать за границей, и «Муромец» морально устарел.
— Вы сразу решили, что ваш герой будет работать в контрразведке, или были другие варианты?
— С детства терпеть не могу разведчиков, всяких там Штирлицев, Йоганов Вайсов. «Павел Андреевич, вы шпион? — Видишь ли, Юра…» Противная профессия. Самый ловкий шпион — тот, кто хитрее в душу ввинтился. Контрразведчики мне нравятся гораздо больше.
— В «Детях Луны» вы весьма иронично изобразили декадентов. Откровенно говоря, я не в курсе, у Северянина правда были такие поклонники? Или вы все же несколько утрировали?
— Это не Северянин, с чего вы взяли? Образ собирательный. Хотя и Северянин с Бальмонтом, конечно, были чрезвычайно комичны и китчевы. Их и утрировать не надо. «И я, ваш нежный, ваш единственный, я поведу вас на Берлин»…
— Да и любитель Блока из «Летающего слона» комичен — вы не любите Серебряный век?
о: Он меня забавляет как всякая аффектация, пусть даже талантливая. Поэзия еще куда ни шло, она не обязана быть умной. Но прозу той эпохи я просто на дух не выношу, всех этих «Огненных ангелов» и «Женщин на кресте».
— О чем будут следующие «фильмы»?
— «Фильма» пятая будет про одного старца, похожего на Григория Распутина. Шестая — про главный триумф русского оружия, Брусиловский прорыв. Седьмая — про гибель линкора «Императрица Мария». Восьмая — про покушение на царя. Девятая — про пломбированный вагон. Десятая — про женский батальон смерти.
