Свои автографы под обращением поставили известные сограждане и почетные горожане. Затем разразился скандал — некоторые подписанты отказались от авторства, заявив, что ошиблись, сообщает Фонтанка.ру.
«Считаю это решение директора театра политическим и абсолютно противоречащим интересам труппы и зрителей», — заявляет Сокуров. И добавляет: «Для меня запрет постановки – запрет на профессиональную деятельность».
— Постановка отменена. Причем у меня такое ощущение, что никакого официального объявления по этому поводу в театре нет. Все участники спектакля узнают, что работы прекращены, от меня. Я уверен, что запрет вызван моей подписью под известным письмом по поводу градостроительной политики в городе. Репрессивная реакция последовала незамедлительно именно после этого письма. Так что у меня сомнений по этому поводу нет.
— Вам кто-то говорил об этом прямым текстом?
— Мне позвонил директор театра Владимир Кехман и высказал недовольство моим, так сказать, поведением. Открыто говорил, что «подпись под таким письмом – это очень, очень плохо…».
— Когда все это произошло? Перед вашим отъездом в Лондон?
— Да, буквально накануне нашего с продюсером Андреем Сигле отъезда в Англию на получение премии ООН за фильм «Александра». Отмечу, что подобная санкция руководителя театра последовала после так же недавнего Указа о включении меня в состав Совета по культуре и искусству при президенте РФ.
— Вам не привыкать к запретам на работу…
— Увы. Все фильмы, которые я делал при советском режиме, были остановлены или положены на полку цензурой именно по мотивам политическим. Как таковая ситуация с закрытием спектакля для меня не нова. Психологически я готов. Я ничего не забыл. Но сейчас испытываю какое-то особое чувство. При социализме мне прямо и говорили, что я сделал фильм политически вредный, что я ослеплен буржуазной идеологией и тому подобное, а сейчас ведь скажут, что закрыли спектакль потому, что, например, денег нет… Считаю это решение директора театра политическим и абсолютно противоречащим интересам труппы и зрителей. Ведь речь идет о постановке оперы Сергея Танеева, которая много-много лет не ставилась на русской сцене и мировой сцене.
— На какой стадии была работа?
— Довольно долго, несколько месяцев, мы трудились, создавая постановочную редакцию вместе с дирижером Андреем Анихановым, художниками Юрием Купером, Павлом Каплевичем, Олегом Молчановым. Мы сдали театру макет, то есть полностью разработанную художественную и технологическую идею спектакля. Она была принята с восторгом, в том числе и директором театра. Никаких претензий ни по художественному решению, ни по стоимости не было. Обращаю ваше внимание: в театре все понимали, что историческая постановка затратна, но особо подчеркивали, что пришло время Михайловскому театру выпускать солидные, мирового уровня, спектакли. Деньги на постановку были.
У меня были первые, очень меня впечатлившие, встречи с хором. Шло разучивание партий. Вместе с Еленой Образцовой мы полностью определились с исполнителями всех главных ролей. Составлен график репетиций и производственных работ, премьера назначалась на ноябрь. И считалась одной из важнейших премьер театра в текущем году – поскольку задумывалась очень серьезная работа по самой своей художественной сути.
Этой работы я ждал с волнением и с тревогой. Но даже в большей степени «Орестея» была важна собственно для театра. С одной стороны, предполагался очень историчный, подробный спектакль, с другой — новаторский, с применением современных средств. Встречи с артистами очень меня обнадеживали, вся группа солистов воспринимала идеи с пониманием, и работа шла с большим обоюдным желанием.
— Вы слышали, что не только у вас возникли проблемы с этим письмом, что некоторые люди отозвали свои подписи?
— Да, я знаю о таких фактах. Уверен, что отозвавшие подписи просто испугались. Особенно грустно и даже унизительно сознавать, что среди «раскаявшихся» почетные граждане города и известные в городе люди. Наше письмо – осознание необходимости большого, серьезного диалога между руководством Петербурга и хотя бы той частью общественности, которой не безразлично происходящее в городе. Думаю, появление письма свидетельствует о том, что на данном этапе возможность диалога, наверное, исчерпана. Так ведь? Нам нужны третейские судьи.
Мне приходилось разговаривать с руководителями города, когда мы решительно возражали против строительства на Дворцовой площади, фамильярного обращения с памятниками в городе. К сожалению, реакция руководителей была крайне раздражительная, чрезвычайно нервная. Не вижу ничего предосудительного в обращении граждан в Совет Федерации, Государственную Думу и Общественную палату. В демократической стране это рутинная и абсолютно неконфликтная ситуация. А тут возникла ситуация трагикомическая и абсурдная — граждане обращаются в государственные и общественные организации, а получают абсолютно репрессивную реакцию. Признаюсь, если бы это не было так неприлично, неприятно, я бы предал гласности ситуацию с закрытием спектакля раньше. А главное – позитивной реакции на письмо граждан в городе нет.
— Что Вы будете теперь делать? Говорят, у вас есть мысли вообще покинуть Петербург?
— Как гражданин России, как русский режиссер я хочу работать в отечественном кино и театре. Мне не страшно заниматься самым сложным – оперными спектаклями. Это возможность профессионального, художественного совершенствования. Для меня запрет постановки – запрет на профессиональную деятельность. Удар по тому единственному, что у меня есть. Конечно, если не окажется возможности работать в Петербурге, то я буду вынужден уехать. В свое время так поступили Аркадий Райкин, Глеб Панфилов, Сергей Юрский и многие другие. Не говоря уж о тех, кого спровоцировали эмигрировать.
ГАZЕТА.СПб недавно публиковала фрагмент интервью с режиссером на радиостанции «Эхо Петербурга», где он высказывался о том, что может покинуть Петербург. — Александр Николаевич, Вы… Ну, Вы всегда были неудобным человеком. Мне создается какое-то ощущение, что Вы становитесь очень неудобным человеком сейчас для властей.
— Ну, может быть, и будет вопрос о том, что мне надо будет уехать из города. Может быть, даже так. В городе много художественных авторов, большая киностудия, много театров. Поэтому оттого, что одного какого-то человека не будет, не важно, но просто мне тяжело становится. Мне просто становится тяжело. У меня возникает очень тревожное какое-то чувство. Может быть, надо уезжать даже.
— Так, может, не подписывать… Вы же художник. Может, не подписывать те письма, где Вы вопиете о том, что делается в историческом центре города.
— Нет, понимаете, в чем дело. Я подписываю это не потому, что я, значит, начинаю бороться конкретно против какого-то чиновника, там, против губернатора или правительства. Я считаю, что я живу в республиканской стране. У нас республика. У нас конституция. И кроме всяких прочих обязанностей, которые на каждом гражданине, есть еще… ну, таких обязанностей, законоположенных, все же есть обязанности нравственные, обязанности гражданские. Юра Шевчук тоже очень хотел бы петь, а не чувствовать вот эту угрозу какую-то внешнюю, когда он начинает заявлять о каком-то своем несогласии. Вы думаете, большую радость я испытываю оттого, что возникает серьезный конфликт с губернатором? Что могут… существуют даже конкретные акции против меня в связи с тем, что я подписал это письмо. Но меня удивляет, что… Скажем, например, в этом письме нет фамилии губернатора, она не упоминается ни разу. В этом письме идет речь о серьезной тенденции, которую все видят. Это серьезное письмо, юридически абсолютно осмысленное, подписанное многими архитекторами, с определенными, значит, как бы, позициями, которые обязательно нужно выполнять, которые все касаются культуры… культуры, истории города — только. Это письмо не выражает партийной позиции. В этом письме нет политической тенденции. В этом письме есть требование вернуться к закону. Если возникают такие письма, если они возникают, это означает, что здесь, в городе, у нас, возникает кризисная ситуация. Мы обращаемся куда-то, понимая, что здесь нас не слышат или не понимают. Или, мы совершенно не понимаем действия тех людей, которые, как и мы, являются гражданами города этого. Понимаете? Причем, насколько я понимаю, многие из тех, кто подписали, даже не являются коренными, как и я, ленинградцами. Я тоже чужой в городе. Я приехал. Я 20 лет только жил в городе. И почему-то интересы вот этой вот статусности, вот этой вот солидности, вот этой вот удивительной как-то особенности города мне ближе, чем даже тем, кто здесь родился. Понимаете? Поэтому я считаю, что подписывать надо. И у меня та же самая позиция, что и у Басилашвили, который говорит: «Буду приносить такие письма, защищая город, — будем подписывать».
Фонтанка.ру обратилась с просьбой прокомментировать изложенное к Владимиру Кехману, директору театра. Вот что он заявил:
— Александр Николаевич подготовил гениальное концептуальное решение постановки. Однако в процессе реализации проекта мы столкнулись с большим количеством трудностей. Предположительная стоимость реализации творческого замысла Сокурова составила 5 миллионов долларов – это фантастическая цифра даже для нашего театра. В репетиционном процессе была задействована практически вся труппа – мы должны были отменять уже запланированные на более ранний срок проекты – под угрозой оказалась и премьера «Любовного напитка», намеченная на конец мая.
Никакого давления на театр и на меня лично не было: решение об отмене постановки принимали художественный руководитель оперы Елена Васильевна Образцова, творческий коллектив, я прислушался к их мнению и подтвердил его. Отмена «Орестеи» никак не связана с письмом, которое подписал г-н Сокуров, несмотря на то, что я не разделяю взглядов Александра Николаевича по обсуждаемому вопросу.
